Юрий Рыбчинский: «Когда динамовцы забивали, выпускал в небо голубей»

– Вы родились через две недели после окончания войны. А когда впервые оказались на стадионе на матче «Динамо»?
– Точную дату и тем более соперника нашей команды за давностью времени не припомню, но было мне, кажется, лет десять. В нападении играли Фомин, Коман, Граматикопуло, Зазроев, в защите – Юст, Лерман, Ерохин…

Старшие мальчишки с нашего двора брали меня на стадион «Динамо» – там, кстати, была в то время и хоккейная площадка, а теннисные корты находились с другой стороны. Шли обычно пешком с Подола по Владимирскому спуску. Я прятал за пазухой двух голубей, которых, как правило, выпускал в небо, когда наши забивали гол.

– Тогдашнюю атмосферу на футболе с нынешней, наверное, не сравнить…
– Время было послевоенное, трудное, а возможность болеть за свою команду – одним из немногих тогдашних удовольствий. Футболисты казались нам, болельщикам, чуть ли не богами из греческой мифологии.

– Кого–то из них особо для себя выделяли?
– Нравились Коман, Фомин. Позже появился Голубев, непробиваемый защитник, тоже для многих бывший культовой фигурой. Каждый отмечал для себя кого–то из игроков, но яркие индивидуалисты вроде Блохина или Бышовца, которым публика симпатизировала поголовно, появились значительно позже. В разные годы у болельщиков были свои любимцы – Литовченко и Протасов в конце восьмидесятых, Шевченко и Ребров в девяностые.

– Вы заканчивали школу, когда киевляне впервые стали чемпионами СССР…
– Ту команду хорошо помню не только по матчам. Я занимался легкой атлетикой, прыгал с шестом, а футболисты тренировались в манеже как раз после нас. Нередко задерживался, чтобы посмотреть тренировки работавшего тогда с «Динамо» Вячеслава Соловьева – они были на редкость артистичны и даже театральны. Позже, когда Соловьев вернулся в Москву, мы подружились.

– А с кем из игроков той поры вы были дружны?
– У нас была слишком большая разница в возрасте для близкой дружбы, хоть мы и делили, случалось, одну раздевалку. Немного позже появились в команде чуть более близкие мне по возрасту ребята из Закарпатья – Турянчик, Сабо…

Время спустя познакомился с тем же Сабо, Бибой, Базилевичем. Однако значительно ближе сошелся все же с ребятами более позднего поколения – Колотовым, Матвиенко, Трошкиным, затем – с Михайловым и Роменским. Мы встречались на днях рождения, вместе обедали в ресторанах.

– Вы присутствовали в 1961 году на матче с харьковским «Авангардом», после ничьей с которым «Динамо» досрочно стало чемпионом?
– Конечно! Многое зависело тогда не только от киевлян: на несколько часов раньше из–за разницы во времени в Ташкенте играл прямой конкурент – «Торпедо». «Пахтакор», помню, сенсационно обыграл москвичей – и «Динамо» было достаточно ничьей, чтобы обеспечить себе золотые медали за тур до финиша. Но нынешних технологий тогда не существовало, и люди еще четверть часа оставались на трибунах, пока диктор не объявил счет ташкентской игры. И весь стадион, не сговариваясь, зажег газеты, превратив их в факелы.

– Вы тоже?
– На самом деле, газеты имели на трибунах практически все – но вовсе не потому, что мы считались самой читающей нацией и хотели прямо во время матча ознакомиться со свежими новостями. (Улыбается). Перед каждой игрой возле стадиона продавали из мешков семечки, которые насыпали в кулечки, свернутые из прессы.

Зажечь их действительно стало единым порывом, без всякого указания сверху. У каждого было ощущение, будто он сам в этот момент стал чемпионом. И так не только на футболе случается: бывает, смотришь спектакль – и увлекаешься, отождествляя себя с конкретным персонажем.

– Наблюдая за матчами, с кем себя отождествляли?
– В футболе это не так работает: у кого мяч, тем себя болельщик и представляет. Волнуется, кричит игроку: «Куда же ты побежал! Отдай пас!» Но в общем – отождествляли мы себя со всей командой, с ее победами.

После Ошенкова, когда с командой работал Соловьев, затем Маслов, в «Динамо» появились футболисты с довольно высокой техникой. Смотреть игру стало значительно интереснее. Во всем советском футболе не было в определенный период нападающего техничнее Бышовца, наматывавшего, случалось, по пять соперников.

Отождествлять себя с ним болельщику было сложно – он казался настоящим фокусником и чародеем. Играл настолько рисково, что нервы у публики не выдерживали: когда он слишком увлекался обводкой и противостоял в один момент половине игроков из команды соперника, народ требовал от него поскорее избавиться от мяча. Техничную игру, к слову, в моду ввели бразильцы, победившие в 1958 году на чемпионате мира с 17–летним Пеле в составе.

– Вы симпатизировали не только киевскому «Динамо»?
– Возможно, я вас удивлю, но, поскольку в юные годы часто бывал в Москве, где жила моя бабушка, болел и за «Торпедо». В те времена это была великая команда, за которую играли Иванов, Метревели, Стрельцов – мой любимый футболист. Великий игрок, отличавшийся и техникой, и мышлением. Тот редкий случай, когда человек был рожден именно для футбола.

Особо подчеркиваю это потому, что обладавший высокой скоростью Блохин вполне мог стать великим легкоатлетом, а мой друг Банников со своим ростом превосходно прыгал в высоту. Стрельцов же был прирожденным футболистом, в 18 стал заслуженным мастером спорта, но в решающий момент сборная Союза лишилась его из-за надуманного обвинения.

Наверное, неслучайно сделавший тогдашнее «Торпедо» Виктор Маслов позже возглавил «Динамо». Автозаводцы и киевляне были в то время самыми техничными и непохожими на других в советском футболе.

– А не возникало ли у вас в 1961–м внутреннего конфликта интересов, когда за чемпионство наравне боролись две ваши любимые команды?
– (Улыбается). Нет, что вы. Когда «Динамо» и «Торпедо» играли между собой, я, конечно, болел за киевлян. Как сейчас помню их уникальную кубковую встречу, в которой арбитр по фамилии, кажется, Беляев, и ложные пенальти в динамовские ворота назначал, и, наоборот, не давал 11–метровые автозаводцам. Уникальность игры в том, что киевляне подали протест и была назначена переигровка. Таких прецедентов в советском футболе, кажется, больше не было.

В середине семидесятых я, кстати, симпатизировал и «Баварии» – как можно было не любить команду, в которой играли Беккенбауэр, Шварценбек… Но, честное слово, было бы странно, если бы в 1975–м, когда немцы приехали в Киев играть за Суперкубок Европы с «Динамо», я отдавал бы предпочтение им, а не нашему клубу.

– Вы мне рассказывали, что плакали, когда динамовцы впервые стали чемпионами.
– Весь стадион плакал. Но это были слезы радости, какие случаются, когда выдаешь замуж дочь или женишь сына. Значительно чаще футбол в исполнении любимой команды приносил мне положительные эмоции, однако не забывайте, что болеть за «Динамо» я начал, когда оно не всегда, скажем прямо, побеждало.

Киевляне послевоенной поры были непредсказуемы: играли в настолько открытый футбол, что могли победить в одном матче 5:0, а в другом – уступить 2:4. Голов в играх с участием «Динамо» в то время забивалось много. В памяти не всплывает почему-то ни одной встречи в пятидесятые со счетом 0:0.

– Вы с легкостью оперируете в нашем разговоре именами и фактами более чем полувековой давности. Хотел бы я в 75 обладать такой памятью…
– Да, жаловаться на память действительно нет повода. Хорошо помню, к примеру, как динамовцы играли со сборной Индии, все футболисты которой вышли на поле босиком, а некоторые – в чалмах. Киевляне разгромили соперника с каким–то фантастическим счетом вроде 13:0.

А еще – как забыть побег из пионерского лагеря с целью попасть на чуть ли не первый в истории «Динамо» международный поединок с белградским «Партизаном»? Столько лет прошло, а я помню, как играл за югославов футболист с музыкальной фамилией Чайковский. Встреча завершилась вничью 0:0 и стала настоящим бенефисом голкипера Олега Макарова, раз пятнадцать потянувшего мяч из «девятки». Ни до, ни после такой вратарской игры мне видеть не доводилось.

Развлечений для народа в ту пору было немного, и футбол – одно из них. Помню, как за неделю город, живя предвкушением матчей, был заклеен афишами, приглашавшими на встречу «Динамо» с «Зенитом» или «Спартаком». А потом – кажется, в студенческие мои годы – афиш не стало, и на окраине города, скажем, люди могли и не знать, что предстоит важная игра.

Кто точно знал о времени и месте каждой игры, так это… бутылочная мафия. Кажется, еще никому это не рассказывал: когда пустел стадион, кто–то организовывал мальчишек, которые с мешками ходили по трибунам и собирали пустые бутылки – стеклянную тару тогда можно было проносить на стадион. За каждую сданную бутылку платили 12 копеек, и если на матч приходило сорок тысяч зрителей, бизнес получался отменный.

Продолжение следует...