Диего Марадона: как Аргентина и Германия в финалах сражались

В своей книге «Я – Диего» легендарный аргентинец уделил тем матчам немало места. Предлагаем познакомиться с его воспоминаниями…  

Глава 6. Слава
Мексика-86

Самый прекрасный момент моей карьеры, самый прекрасный...

Я смотрел искоса, потому что знал, что осталось совсем немного, практически ничего... Я смотрел искоса на Арппи Фильо, бразильского арбитра, и когда он поднял руки вверх и дал финальный свисток, я сошел с ума! Я как заведенный начал бегать туда-сюда, и мне хотелось обниматься со всеми подряд. Я чувствовал телом, сердцем, душой, что я переживаю самый прекрасный момент моей карьеры, самый прекрасный...

29 июня 1986 года, стадион «Ацтека», Мексика; эти дата и место отмечены на моей коже. Кубок мира в моих руках, я тряс его, поднимал, тряс, целовал, тряс... я дал его на мгновение Пумпидо, на трибуне, но тут же попросил обратно, я хотел убедиться в том, что все это – правда. Что Кубок мира принадлежит нам, аргентинцам.

Мы так играли ради этого! Нам столько это стоило! Кто только не желал нам провала, включая людей из правительства, кто только не крыл нас по матери, кто только не критиковал.

Даже мексиканцы пошли против нас, празднуя голы немцев. Мы, латиноамериканцы, были гостями там, на «Ацтеке»! Никто так и не понял, что наша сила и наше единство появились именно оттуда... И это придавало нам силы для дальнейшей борьбы, борьбы против всего. Так и должно было быть, разве нет? Раз уж это была моя команда! Сделанная с самого низа и против всех...

...Немцы всегда сильны и смелы. До тех пор пока им не выпишут свидетельство о смерти, они не сдаются... На этом чемпионате мира команды – не знаю, впервые или нет – вышли на поле вместе, и пока они шли, мы не знали, чем себя занять: кричали, били себя кулаками в грудь.

Все смотрели на нас с испугом. Но только не немцы. Я помню, как сказал «Тате» Брауну: «С ними этот номер не пройдет... Их ничем не пронять».

В финале ко мне приставили Маттеуса. И я знал, что это будет не обычная опека. Как правило, футболисты, играющие с тобой персонально, неповоротливы, но Лотар знал толк в деле; он мог сыграть как «десятку», так и либеро, которым и завершил свою карьеру. Настоящий феномен. Я пытался забить сам, не слишком на это надеясь, но больше я хотел, чтобы мы победили.

Мы забили два великолепных мяча: один после удара головой Таты Брауна, который заслуживал этого больше, чем кто либо, потому что он заменил в сборной Пассареллу, и играл лучше всех остальных. Другой – забитый Вальдано, потому что он подвел итог тому, о чем просил нас Билардо и показал, насколько хорош Хорхе во всех отношениях.

Когда немцы сравняли счет, я не испугался. Нам дважды забили головой из штрафной площади, по большому счету, это непростительная ошибка для любой команды, но... Я глянул на ноги Бригеля, и увидел, что они распухли как толстые бревна.

И тогда мы поняли, что сможем выиграть, что победа обязательно придет. Когда мы вышли на середину поля, я прижал мяч ногой к газону, посмотрел на Бурру и сказал ему: «Давай, давай, они уже мертвые, они не могут бежать! Если мы будем много передавать мяч друг другу, то покончим с ними еще до свистка».

Так оно и вышло: я отошел назад, поднял голову и увидел, как перед Бурручагой открылся целый коридор – прямо до самих ворот, только беги... Бригель остался у него за спиной и уже не мог его догнать. И тогда я сделал пас ему на ход, прямо в открытое пространство. И Бурру убежал, Бурру убежал, Бурру убежал... Гол Бурру!

Как я праздновал этот гол Бурручаги, как я его праздновал! Я помню, какую огромную кучу-малу мы устроили на поле, повалившись один на другого. В тот момент мы уже чувствовали себя чемпионами мира, и оставалось только шесть минут, и... Билардо начал нам кричать: «Перестаньте валять дурака, перестаньте валять дурака! Ты и Вальдано, давайте, держите их!».

Когда наконец-то Арппи Фильо сделал тот жест, который я заметил вполглаза, когда закончился матч, и на стадионе «Ацтека» были слышны лишь крики находившихся там аргентинцев – мексиканцы хранили молчание – я начал плакать...

Как мне было не плакать, если это всегда со мной случалось в самые выдающиеся моменты моей карьеры? А этот был ее вершиной, пиком. С Кубком Мира в руках мы отправились в раздевалку, и там стали поносить на чем свет стоит весь мир, тот мир, который был против нас.

Это был какой-то выброс эмоций, мощнейший выброс. Я никогда не забуду ту атмосферу в раздевалке, это искусственное зеленое покрытие на полу, белые шкафчики, луч солнца, пробивающийся сквозь окна, и мы... Счастливые....

...Мечта исполнилась. Сейчас я говорю, что в те невообразимые дни в Мексике Бог был вместе со мной. Когда кому-то плохо, он может наговорить что угодно, и моим большим триумфом тогда стало то, что мы посрамили клеветников и злопыхателей...

Но все равно было достаточно тех, кто продолжал гнуть свою линию, кто говорил, что уровень чемпионата был посредственным, почему мы его и выиграли; что Аргентина победила только благодаря мне.

Сегодня я должен сказать, что сборная стала чемпионом не только из-за меня. Я внес свой вклад, остальные мне помогали, и победили мы все... Поэтому я хотел, чтобы этой победе порадовались даже те, кто безжалостно нас убивал...

Глава 9. Вендетта
Италия-90

Мы были пушечным мясом, потому что убрали Италию.

...Начиная с того момента, как мы обыграли итальянцев, Тригория, где находилась наша база, перестала быть раем и превратилась в сущий ад. Первый симптом того, что мы находимся в состоянии войны, проявился всего лишь два дня спустя после матча с Италией.

Мой брат Лало решил прокатиться на одном из моих «Феррари» вместе с Дальмой и Джанниной. Лало – не чокнутый, и он не способен нестись на машине со скоростью 1000 км/ч, если рядом с ним сидят две его маленькие племянницы. Тем не менее, полиция их остановила якобы за превышение скорости.

Я могу представить, что сказал полицейским мой брат, у которого не было с собой никаких документов – что автомобиль принадлежит Диего Марадоне, что все недоразумения разрешатся сами собой по возвращении в Тригорию… Они действительно вернулись на базу, но вернулись как преступники, под конвоем.

На следующий день после этого, в четверг 6 июля, я встал с кровати, вышел на балкон и… То, что я увидел, вывело меня из себя и чуть не свело с ума. Я бегом спустился вниз, к воротам, и попросил охранников открыть их, чтобы все топтавшиеся за оградой журналисты смогли пройти.

«Пошли, пошли, я хочу, чтобы вы это видели», – говорил я им, а они плелись за мной, ничего не понимая. Мы обошли здание сзади, и тогда я показал им три флагштока.

Они подняли глаза и смогли увидеть то, что заметил я, когда выходил на балкон: на одном развевался флаг Рима, на другом – Италии, а на третьем болтался остаток аргентинского флага, весь изодранный в клочья. Тогда, на пресс-конференции я сказал все, что об этом думал:

– После всего этого говорят, что к нам здесь хорошо относятся! С самого первого дня, как здесь разместилась сборная Аргентины, мы ведем борьбу против абсурда. Вчера вечером «повязали» моего брата, сегодня сорвали флаг. Эти вещи далеки от футбола, и я думаю, что пришло время вмешаться дипломатам и послам.

Итальянские журналисты меня тут же спросили:

– Диего, а как ты думаешь, кто сорвал флаг?

­– Вокруг куча полицейских, и я не думаю, что сюда мог проникнуть кто-то посторонний. Это сделал кто-то из местных, из «Ромы». С самого начала к нам здесь было враждебное отношение, и я сразу же сказал Билардо, что он ошибся, выбрав Тригорию в качестве тренировочного лагеря. Президент «Ромы» Дино Виола нам сказал прямо в лицо, что обещает нам невыносимую жизнь и он это сделал с помощью подконтрольных ему газет. Он постоянно приходил посмотреть, стоят ли на своих местах креслах, не разбиты ли вазы, не вытоптан ли газон. Он относился к нам, как к цыганам. А мы такие же люди, как и все остальные. У нас есть дома, в которых тоже стоят вазы. Если они думают, что мы – индейцы, они сильно ошибаются.

Мы были пушечным мясом, потому что мы обыграли Италию, оставили ее без «золота». Нам этого не собирались прощать, нас хотели довести до белого каления перед финальным матчем против Германии…

Немцы шли к финалу, верные своему стилю. В полуфинальном матче, проходившем в Неаполе, они обыграли Англию. Я вспоминаю, как в день решающей встречи, 7 июля в субботу, когда мы прибыли на Олимпийский стадион в Риме, ко мне подошел Грондона и сообщил мне, что у него дурное предчувствие относительно исхода финала.

Я повздорил с Хулио, я не мог поверить в то, что он способен произнести такие слова. И после окончания игры он сделал самое худшее из того, что можно было сделать, сказав: «Ладно, все хорошо, мы сделали все, что могли сделать».

Тот матч против Германии был настоящим фарсом. С самого начала. Неуважение к гимну Аргентины, которое впоследствии переросло в ненависть, когда на гигантском экране появилась моя физиономия. И я сказал, обращаясь ко всем, сказал так, чтобы меня поняли на любом языке: «Сукины дети, сукины дети».

Я не стал кричать во весь голос, я произнес эти слова так, как если бы я говорил их на ухо каждому из моих ненавистников. Один на один. Я был готов драться со всеми вокруг, с кем придется.

Мы вновь противостояли Германии, четыре года спустя после победы в Мексике. Из чемпионов мира на поле были только доигрывавший Бурручага, Руджери и я. В этой войне мы потеряли кучу солдат.

Немцы были сильнее, но мы играли достойно. Очень достойно. В дебюте встречи Бухвальд ударил меня так, что я сразу понял, как будет складываться игра. И мексиканский арбитр не заметил этого нарушения правил, как не заметил ни одного фола с их стороны в течение первых двадцати пяти минут.

Когда закончился первый тайм, я подошел к мексиканцу и попросил его: «Ну обратите же внимание на грубость. Пожалуйста». И он обратил, наказав Монсона за фол против Юргена Клинсманна. Удача отвернулась от нас, а от той команды, что была чемпионом мира, на поле остались только осколки.

Я пообещал моей дочери Дальме, что вернусь с Кубком мира в руках, но теперь я был вынужден объяснять ей очень уродливую и мерзкую вещь: в футболе, в нашем футболе была мафия. Не та мафия, которая убивает, а та, что способна назначить несуществующий пенальти и не дать его тогда, когда нарушение видно невооруженным глазом.

Это и приключилось в матче Аргентина – Германия: этот сеньор, мексиканец Эдгардо Кодесаль, вообразил, будто Сенсини свалил Феллера, но не пожелал увидеть, как Маттеус сбил Кальдерона, за несколько мгновений до этого. Это я должен был объяснить своей дочери, хотя вряд ли она что-либо смогла бы понять.

И после финального свистка я плакал, плакал без тени стыда. Почему я должен был скрывать мои слезы, если они передавали все мои чувства в тот момент? Билардо послал Гойкоэчеа прикрыть меня, чтобы никто не видел меня плачущим. Зачем?! Я очень огорчился, что зрители нас не понимали, что они продолжали свистеть, когда мое изображение появлялось на экране.

Чего они добивались? Хотели втоптать меня в газон? Впрочем, такое отношение меня не удивило; я привык к тому, что меня ненавидели в Риме и Милане. Потом я не захотел обменяться рукопожатиями с Авеланжем, потому что я ощущал себя ограбленным и чувствовал, что он приложил к этому свою руку. И я не захотел праздновать второе место, которое меня совершенно не устраивало.

Перевод Андрея СКВОРЦОВА